IV
Оставшись один, Шариф долго мерз в ожидании работы, но работы не нашлось. Он начал дрожать от холода и, потеряв терпение, решил вернуться. Вчера он шел домой в хорошем настроении, с увесистыми покупками, поэтому сегодня было особенно тяжело возвращаться с пустыми руками. «Что ж поделаешь, если и тяжело? Не всегда улыбается счастье. Всяко бывает на этом свете, ничего не поделаешь».
И все-таки Шариф не мог вернуться к семье с пустыми руками — он собрал щепки на стройке нового дома и принес их домой. Бадри, ожидавшая, что ее работящий муж и сегодня принесет много продуктов, приуныла, увидев в руках Шарифа только щепки. Она все еще надеялась, что он вытащит какой-нибудь сверток из-за пазухи, но время шло, Шариф ничего не доставал, и Бадри окончательно убедилась, что нынче он вернулся ни с чем.
Гульджихан и Худайбирде тоже приуныли, узнав, что отец ничего не принес. Да уж ничего теперь не поделаешь, не повезло — и только!
Когда нет ни работы, ни развлечений, беднякам пуще хочется есть. И Шариф не выдержал больше часа, велел Бадри поставить самовар.
Самовар-то закипит. Долго ли ему закипеть… Вот он уже готов, и вся семья уселась вокруг знакомой скатертки. Бадри достала оставшийся кусок хлеба — последнюю их надежду. Разрезав хлеб, она наделила всех ломтями, соответственно положению каждого в семье. Шариф, как всегда, получил двойную порцию.
После скучного чаепития Шариф снова ушел на поиски.
Нетрудно отправиться на поиски работы, трудно найти ее. И сколько он ни бродил, работа не подворачивалась, лишь борода его и усы обледенели.
Наступил вечер. В доме Шарифа вспоминали о вчерашней радости. Как хорошо было вчера в это время! Клокотал котел, полный мяса, кипел самовар. Сегодня придется, верно, лечь спать на голодный желудок. Ничего тут не поделаешь.
В доме нет ни крошки еды. Окна обледенели, в дверные пазы и щели с шумом валит холодный воздух. Вчера варили суп на большом огне, и в комнате было тепло. Сегодня нет ничего.
В мрачном молчании Шариф думал о том, как накормить сегодня семью.
Тем временем Бадри стала обшаривать углы в поисках остатков пищи. Наскребла немного муки — последки вчерашней лапши — и сварила болтушку. Только после этого оживились лица детей, загорелись радостью их глаза, и они поднялись с тряпья, постланного на печи. Хотя этот обед был невкусен, они съели его с аппетитом.
Глаза Шарифа и Бадри были постоянно обращены к небу. Заметив в светлом зимнем небе хоть маленькую точку, они бесконечно радовались, но стоило тучке рассеяться, уйти за горизонт — и они вновь горевали.
Ибо если сгустятся тучи и начнется снегопад, то завтра наверняка найдется работа.
Джамиля сегодня ничего не ела, «постилась». Она все глаза проглядела — ждала мужа, надеясь почему-то, что к вечеру он придет не с пустыми руками. Но увы! Шаих и сам не вернулся. В смятении Джамиля опять заглянула к Бадри и сразу поняла, что и у них сегодня дела плохи. Побледневшие, с лицами, тронутыми желтизной, они сидели молча, переглядываясь друг с другом с выражением более печальным, чем у самой Джамили. Что же делать ей? Кому рассказать, что голод гложет ее, терзает внутренности? У кого попросить помощи?
Не найдя ничего утешительного у соседей, Джамиля вернулась домой. Как тоскливо в этом доме! Ах, здесь могут жить только очень несчастные люди, такие, как Джамиля, — другим здесь не выдержать и минуты. У нее нет дров, чтобы обогреть сумрачную и сырую, напоминающую склеп комнату, — только щепками, подобранными на улице, Джамиля иногда отапливала ее. Но в последние дни из-за мороза она не может пойти и за щепками.
Наступили сумерки. Шла минута за минутой. Джамиля все еще ждала мужа. Она ждала его до полуночи Шаих не вернулся. Пора бы и спать, но Джамиле не спится. Голодная, одинокая, она никак не может уснуть. Напрасно закрывает она глаза — сон никак не идет к ней, лишь мерещатся несчастной хлеб и огонь. Завывание ветра за дверью напоминает ей голоса детей, плачущих от голода. Ветер тяжко стонет, словно жалуется на что-то, и Джамиле рисуются пугающие образы. Так, дрожа от страха, съежилась она на холодной печи и, наконец, заснула. А во сне ей привиделось все то, о чем она мечтала наяву.
Пришло утро, Джамиля проснулась, но Шаих так и не вернулся…
Этой ночью Шариф и Бадри не раз выходили на улицу взглянуть, не выпал ли снег. Но нет, снега все не было.
Утром они заварили последнюю щепотку чая и пили его без хлеба. Шариф ушел на поиски заработка, но и в этот день работы не нашлось. Тогда он пошел по дворам, от ворот к воротам, от крыльца к крыльцу, убегая от сиплого, простуженного лая псов и недобрых взглядов потревоженных хозяев. И когда он совсем потерял надежду на заработок, в голову пришла новая мысль, страшная мысль, которую может подсказать человеку только отчаяние. Придется ходить по дворам и просить работу, а если ее не будет, попытаться выклянчить кусок хлеба, грош, что-нибудь, чтобы прокормить голодную семью. Нет, Шарифу не хотелось нищенствовать, совесть мучила его. О жизнь! Какое ей дело до твоей совести! Разве ей жалко тебя?
Шариф постучался в один дом и спросил, нет ли какого-нибудь дела для него. Получив отказ, он медлил с уходом.
Хозяин сказал:
— Я же говорю тебе — работы нет!
Шариф пробормотал:
— В таком случае…
— Ну? — нетерпеливо сказал хозяин, берясь за дверную скобу.
— У меня много детей, — сказал упавшим голосом Шариф, — сидят голодные…
Хозяин сжалился над Шарифом и дал ему две копейки. Как бы то ни было, а и это выход из тупика.
Шариф зашел еще в несколько дворов, справлялся о работе и, если отказывали, выпрашивал милостыню.
С этого дня Шариф опустился на низшую ступень бедности.
Долго ли притупиться, умолкнуть совести?
Прошло немного времени, и Шариф стал просить подаяние, не стыдясь и не стесняясь. Хорошо, что никто не знал его в лицо… Да что ему делать? Умереть с голоду? Откуда берутся нищие? Как может человек согласиться на такое унижение?
Не удивляйтесь этому! Бедность и безработица — вот что порождает нищету.
В этот день Бадри, ни о чем не спрашивая, догадалась, как Шариф добыл пропитание для семьи.
Они были бедны, давно привыкли к нищете, и могло показаться, что Бадри без особого огорчения приняла выпрошенные мужем куски. Так, по необходимости Шариф впервые накормил своих детей и жену хлебом, собранным в подаяние.