III
На рассвете Бадри поднялась и сбегала во двор, посмотреть, не выпал ли за ночь снег. Это вошло у них в привычку: если снег выпал, надо, встав в час утренней молитвы, наскоро поесть и спешить к зажиточным хозяевам, очищать от снега их подворья.
Вернувшись в дом, Бадри сообщила, что снег, оказывается, и сегодня не выпал, и, нисколько не расстраиваясь, улеглась снова. Горевать-то нечего: с вечера поели хорошо, и на сегодня хлеба и чаю хватит. А коли есть хлеб и чай, бедняк не горюет.
Полежав еще, немного, Бадри встала и, зачерпнув ковшом воды из котла, умылась. Разогрела самовар. Проснулся, наконец, и Шариф. Долго безмятежно потягивался, потом, не торопясь, обулся. Вышел во двор, вернулся и, сказав: «Ай-яй, какой сегодня холодный день! И почему это так долго нет снега?» — забрался на печку, уселся, низко свесив ноги, и закурил.
Жестяной самовар вскоре задрожал. Вдвоем с Бадри они напились чаю. Гульджихан и Худайбирде, заснув на сытый желудок, встали поздно, когда отец уже кончил чаевать, и съели испеченные накануне лепешки.
Шариф начал одеваться, торопясь к месту сбора бедняков. Так как день был очень холодный, Шариф надел пальто Бадри, а поверх него свой чекмень. Уповая на удачу, он решительно сунул топор подмышку и быстро зашагал к рынку.
Бедняки, собиравшиеся ежедневно посреди рыночной площади, хорошо знали друг друга. И сегодня, как обычно, начался разговор о том, кому из товарищей удалось найти вчера работу, что довелось сделать и сколько получить. Большинство не сумели накануне добыть ни гроша, и всех поразила удача Шарифа: ведь он так легко заработал шестьдесят копеек!
На взгляд бедняков это было чрезвычайным событием, и, посматривая друг на друга, они повторяли:
— Вот так так!
И, желая показать, что он счастливее других, Шариф небрежно ронял в толпу:
— В последнее время я нисколько не нуждаюсь. Как-то неожиданно находится работа, — что ни говори, в городе живем… Недаром сказано: если в деревне одна удача, то в городе — сорок.
Обычно в ожидании работы бедняки охотно толковали о своих делах. Но сегодня стужа мешала им. Они беспрестанно терли то уши, то щеки, то нос, изредка перекидываясь невеселым словом. Сетовали на отсутствие снега. Жаловались на нужду и голод, с горечью признавались, что живут на деньги, заработанные женами стиркой белья или мытьем полов.
Но вот к ним, танцующим и без музыки от стужи, подошел человек — за работником для колки дров. Бедняки окружили его, как рыбы плетеную ловецкую морду. Начали торговаться. Наниматель предлагал лишь двадцать копеек за сажень. Безработным хотелось получить больше, но безвыходное положение заставляло их соглашаться с грабительской платой, и, стараясь заполучить работу, они переругивались, чуть не доходя до драки. Раздались крики:
— Не нанимайтесь за низкую плату! Не роняйте цену нашего труда!
Как и во всяком сборище людей, здесь были и хорошие люди и плохие. Нашелся бесстыдный человек, он нанялся за низкую плату и ушел, бросив напоследок нахально:
— Пойду! Не ваше это дело! Как захочу, так и будет, — моя воля!
Оставшиеся дружно принялись ругать его.
После долгого напрасного ожидания бедняки поняли, что никто больше к ним не придет. Одни в поисках работы двинулись по чужим дворам, другие начали нерешительно расходиться по своим домам.
Шариф подумал, что одному ему легче будет найти работу, и, как вчера, стал дожидаться один…
Мы уже знаем, что Джамиля провела эту ночь без сна, голодная. Засветло задремала она в углу комнаты, отдельно от мужа, храпевшего на нарах.
Джамиля встретила день с мучительной мыслью о еде. Для нее теперь не имели значения ни восходы, ни заходы солнца, ни то, что проходят годы, — ее сжигала одна лишь забота: как жить, как добывать пропитание?
С восходом солнца поднялся Шаих.
Некоторое время сидел он в раздумье у окна.
Хотя могло показаться, что Шаих застыл без всяких мыслей, — он думал, упорно, думал. И задумал бросить Джамилю, бежать, уйти.
«Пусть живет, как хочет, — решил он. — Что мне до нее!»
Пришли на память минувшие дни холостяцкой жизни, проведенные беспечно, в праздности.
«И нужно же было мне жениться! — каялся он мысленно. — Как мне теперь избавиться от нее? А хорошо бы избавиться!»
Наконец, набравшись храбрости, он поднялся и, сказав Джамиле: «Теперь я ухожу и больше не вернусь», — вышел из дому.
Не удивляйтесь тому, что Шаих так безжалостно покинул молодую жену. Женщин, выходивших, подобно Джамиле, в шестнадцать лет замуж и выброшенных на улицу после года замужества, было очень много в нашей беспросветной жизни.