XVII
Закир исчез после памятных событий и пропадал долгое время. Среди жителей возникло много толков. Одни говорили:
— Он уехал, чтобы больше не возвращаться в деревню. Возможно ли вернуться, совершив столь тяжкий грех и став посмешищем для людей? С каким лицом он покажется односельчанам? Нет, если у него сохранилось хоть немного стыда, он не вернется!
Другие по-своему объясняли его исчезновение:
— Он ведь был сильно избит и так покалечен, что не сразу поправишься. Закир не сможет скоро вернуться. Вот как бывает, если поднимешь хоть один раз неподобающий шум… — замечали они наставительно.
Кто-то успел сочинить песенки и стишки о Закире и Галимэ — это была издевка над несчастными. Жители деревни распевали их где попало. Особенным успехом пользовались эти песенки у младших шакирдов медресе; они переписывали их друг у друга в толстые тетради, переходившие из рук в руки. Издевательские куплеты распевались не только в нашей деревне, их, с помощью шакирдов, знали и в соседних деревнях. Песенки, стишки и всякие кривотолки о Закире и Галимэ разными путями доходили и до наших семей, растравляя душевные раны, умножая горе и печаль.
Слушая беспрестанно эти разговоры, песенки и стишки, Галимэ не в состоянии уже была оценить, позорят они ее или нет. Теперь ей все было безразлично, она не терзалась от насмешек и уже не была способна терзаться…
Спустя месяц после отъезда Закира мы услышали весть о его возвращении.
Да, он вернулся.
Встретив его, я поразился. Щеки Закира теперь не горели румянцем, как прежде, глаза провалились куда-то. Он очень похудел. Над левой бровью краснел рубец, будто от удара копытом. Правый глаз как бы сощурился немного. Он уже и не был строен, как раньше, а ходил чуть согнувшись, склонив корпус вперед, как человек, у которого болит живот или поясница. Вдобавок, уже издали бросалась в глаза его сумрачность. Такой вид Закира вызывал во мне жгучую жалость.
Здесь, у себя дома, он выглядел человеком из чужой деревни; он бродил, как бедняк, подавленный непомерным горем, или как несчастный, впервые поднявшийся после изнурительной болезни.
С возвращением Закира противоречивые толки о нем усилились.
— Он лежал в больнице, — говорили люди, — но не поправился; у него, оказывается, тяжелое кровоизлияние… Видать, он уж и не поправится… Закир подал в суд на тех, кто нанес ему побои, и на хазрета… Он говорит, что если и выздоровеет, то не успокоится, пока не отомстит им… Ему-то ничего не будет, да вот погубили Галимэ… Закир очень жалеет Галимэ и горюет из-за нее; они и в самом деле любили друг друга.
Толкам не было конца, и, конечно, услужливые соседи приносили всякую новость в наш дом и в дом дяди Фахри.
Передавали люди и хвастливые слова тех, по чьей вине Закир был опозорен, схвачен и избит. Эти люди, оказывается, не унялись. «Если он так будет храбриться, — якобы говорили они, — мы ему и не то покажем: он не будет знать, куда и деться! Мы вышибем ему зубы и дадим их подержать в собственных руках, снова пересчитаем ему ребра, — верно, мало ему было!» Говорили, что якобы и хазрет очень недоволен Закиром и проклинает его: «Пусть этому проклятому парню никогда не будет добра! Мало того, что он совершил грех, он еще подает прошение с жалобой на старших, пусть скрючатся его руки-ноги!»
Таким образом, с приездом Закира снова заговорили о событии, которое стало уже было забываться.
Кто бы что ни сказал по этому поводу в любом конце деревни, «услужливые» знакомые тотчас же извещали нас, и печаль в обоих домах увеличивалась с каждым днем.
В последнее время к нам часто наведывалась мать Закира и делила с нами общее горе.
Спустя несколько дней после возвращения Закира она пришла особенно подавленная. Моя мать оставила все свои дела и начала участливо расспрашивать ее о Закире. На вопрос матери: «Закир вернулся здоровым?» — она ответила со вздохом:
— Вернулся-то он здоровым, но почему-то очень похудел и захирел. Доктора сказали ему, чтобы он не работал и сидел дома, что его болезнь ушла внутрь. Хотя он и старается виду не показать, но он совсем не такой, каким был прежде. Все время задумчив… Не знаю, что будет.
— Тогда его, оказывается, сильно побили, — сообщила моя мать. — Салим хвалился, что он трехфунтовой гирей ударил Закира в спину, и у Закира из носу хлынула кровь.
Мать Закира испугалась.
— Чтоб они подохли, чтоб разлетелись нечистыми брызгами! — испуганно вскричала она. — Погубили сына ни за что. Я смотрю на его лицо, а оно хмурое, оно не становится таким, каким было прежде, и мне делается страшно. Ночами он стонет, будто у него что-то болит. Как бы у него не затекла кровь в сердце…
Моя мать приблизилась к ней и доверчиво-грустно сказала:
— Совсем погубили. Ведь наша Галимэ сходит с ума, с каждым днем ей становится хуже, а девушка была-то как ягодка!
Мать Закира проговорила тихо:
— Люди говорят, что Галимэ сошла с ума, в нее вселились бесы, что ее наказал бог. Толкуют еще, что ангелы теперь оставили дом Фахри и там поселились бесы…
Услыхав это, моя мать изменилась в лице.
— Уж не знаю,— сказала она растерянно,— мы не придумаем, что и делать. Да, от такого позора сойдешь с ума! Горюя о Галимэ, мы и сами извелись. Хамидэ-енга совсем плоха… Вот вчера смотрю я на Галимэ — она совсем не та, что была прежде: взяла какой-то платок и тешится им и невесть что говорит. Она и свадьбу устраивает по-своему. Мои глаза полны слез. Иногда она приходит в себя и как будто понимает, что говоришь ей, но потом снова делается ненормальной. Нет таких лекарств, которых не давали бы ей пить. Да толку от них мало. Кайнага говорит: «Пусть я останусь нищим, все продам, только бы Галимэ выздоровела. Я ее повезу к ишану Ажмату, говорят, его дутье с молитвой очень помогает». Вчера он уже продал двух овец, собираясь в дорогу. Из-за Галимэ они совсем разорились…
— Ведь дитя, дитя! — сокрушенно покачала головой мать Закира. — Как не горевать! И я вся извелась из-за Закира. — Его отец говорит: «Не печалься бес толку, нет пользы в сожалениях о прошлом». Сам Закир старается держать себя в руках и успокаивает меня. «Мама, — говорит он, — не беспокойся напрасно, я поправлюсь, и Галимэ выздоровеет». Он все время думает о Галимэ. Если бы они поправились, мы и в самом деле сыграли бы замечательную свадьбу. Заставили бы сгореть завистью сердца врагов…
Как только разговор свернул на это, их лица прояснились и осветились надеждой.
Моя мать повторяла обрадовано:
— Только бы случилось так, уж мы устроили бы славную свадьбу! У нас не осталось бы никакой печали.
За такими разговорами они просидели долго.
Нынешние горести заставляли их вздыхать, а от грядущих дней они ждали счастья…