XVII
Несмотря на то, что Галимэ возили к ишану Ажмату и испробовали на ней множество других способов заговаривания болезни, состояние ее не улучшалось. Хоть она теперь редко вскакивала среди ночного бреда, как в начале болезни, не так часто вздрагивала и пугалась, но была все время словно сумасшедшая.
Она становилась вдруг то беспечной, как ребенок, то грустила, горевала, разговаривая сама с собой.
Если тетя Хамидэ или моя мать не сменят на Галимэ платье, она могла носить его неделями и не обращала внимания на то, что одежда стала грязной или рваной. Галимэ вовсе не заботило, причесаны ли ее волосы. Не думала она и о том, чтобы умыться и по мыть голову. Если она принималась по чьему-нибудь напоминанию за умывание, то делала это очень долго.
— Милая, — говорила ей тетя Хамидэ, — твое лицо уже чистое.
Но Галимэ отвечала:
— Нет, нет, чернота еще не сошла. Они ведь много намазали, как же она может быстро сойти… — и терла лицо до тех пор, пока не уставала, пока в кумгане не оставалось воды.
Затем, забыв утереть лицо, она принималась за что-нибудь другое.
С течением времени мы стали привыкать к ее поведению, к поступкам, вызванным состоянием умопомрачения. Галимэ становилась точно такой, каким был живший в другом конце деревни сумасшедший Ахмет, которого уже давно так и звали: «сумасшедший Ахмет».
Хотя никто из наших домашних не хотел и сравнивать Галимэ с Ахметом или слышать, как люди говорят о ней «сумасшедшая Галимэ», но, вопреки нашему желанию, эти горькие слова приходилось слышать все чаще и чаще.
Наши домашние были безмерно оскорблены и унижены тем, что их красавицу Галимэ стали называть «сумасшедшая Галимэ». Горе их было безгранично, но они покорялись «божьему предопределению», старались не говорить об этом и молча терпели. Только иногда они утешали себя странным вопросом:
— С чего бы это ей быть сумасшедшей? Нет, Галимэ еще выздоровеет, еще будет весела и счастлива… — Но сами они слабо верили этой надежде.
Мне тяжело было слышать от соседских мальчишек кличку «сумасшедшая Галимэ», и я часто ссорился с ними из-за этого.
Моя сестра, моя любимая Галимэ-апай — сумасшедшая!..
Слово это было мне невыносимо тяжело, тяжелее всех тяжких слов.