III
«Железный щит»
Так как в старых медресе не существовало возрастного предела для поступления в училище или ухода из него, то здесь рядом с семи-восьмилетними детьми можно было встретить двадцатипяти-тридцатилетних бородатых мужчин; ученики могли приходить и уходить в любое время года. К тому же не существовало определенных условий или программ, необходимых для окончания медресе. Каждый уходил из медресе, когда хотел, по любой причине. Никто не удивлялся этому, никто не задавал себе вопроса: что изучал он в медресе, чему научился? Если шакирду приходилось совсем оставить медресе, он сам или его отец являлся за разрешением и благословением. Затем они давали садака; хазрет, поднимая руки, читал благословение — на этом и кончалось учение.
Миновала зима, в которую хазрет читал «книгу о джихаде». С наступлением осени Вахиту и Махмуту пришлось оставить медресе.
Скоро их должны были призвать в солдаты, и они отправились к хазрету за благословением.
С надеждой глядя на хазрета, они дали ему содака и попросили «святого» благословения и молитвы о ниспослании счастья; хазрет посетовал на то, что они могут попасть в руки кяфиров, велел им почаще читать молитвы о спасении.
— Да сохранит вас бог от злых помыслов врагов, — сказал он, — а в их жестокие сердца да вселит милосердие. Повторите эти молитвы перед тем, как пойдете на осмотр для призыва в солдаты. Они послужат вам железным щитом, охранят от всяких бед и укроют от злых намерений врагов… — Хазрет длинно и витиевато высказал свои пожелания удачи.
Вооруженные святыми молитвами, этим «железным щитом» хазрета, Вахит и Махмут приготовились к призыву в солдаты, иначе говоря — к новой жизни. Они поцеловали руку хазрета и, попрощавшись, ушли из медресе, с школьной ступени перешагнули на ступени жизни.
Пока Вахит и Махмут чаевали на снятой квартире в деревне, где должен был проходить призыв, настроение у них было хорошее. Совершив после чая омовение и прочтя намаз, они не забыли и те молитвы, которые должны были послужить им «щитом». Они повторяли их до тех пор, пока не сомкнули глаз. Поутру Вахит и Махмут снова повторили молитвы. Они надели черные халаты, — те, что надевают для намаза, — подпоясались полотенцами с вышитыми концами и, вооруженные молитвами, направились в красную избу, где должен был проходить призыв.
Около красной избы собралось много крестьянских парней; они толпились здесь в ожидании жеребьевки и осмотра.
Вахиту и Махмуту казалось почему-то неудобным стоять рядом с русскими парнями, которые были в черных чекменях и в онучах, и они отошли в сторонку. Но им не пришлось долго простоять там. По приказанию человека с медалями на груди, наводившего здесь порядок, Вахит и Махмут вынуждены были стать в ряд с крестьянскими парнями.
Вскоре дверь открылась. Каждому рекруту хотелось получить жребий с большим порядковым номером, то есть быть одним из последних. Вахит и Махмут хотели того же. Они стали про себя твердить спасительные молитвы, мечтая легко пройти мост Сират и моля о том, чтобы глаза кяфиров оказались застланными их молитвой.
Начали выбирать жребий. Сердце каждого заколотилось сильнее. Вокруг выкрикивали номера: 21, 35, 160, 702, 270… Вопреки страстному обращению Вахита к богу, парню попался 19-й номер, а Махмуту — 49-й.
А русскому парню, который не читал мусульманских молитв и даже не знал, что это такое, попался самый последний, 807-й номер! Они позавидовали удачливому русскому парню.
Выборка номеров окончилась до полудня, и сразу же пополудни должен был начаться осмотр. Поэтому рекруты, которым попались малые номера, не ушли на обед, они остались поджидать у красной избы. Сердце Вахита билось теперь беспокойно, он был подавлен и чувствовал себя так, будто попал в какое-то страшное, зловещее место. Час, проведенный здесь, показался ему бесконечным. Он все бродил вокруг дома, повторял спасительные молитвы, но осмотр не начинался.
Внезапно дверь открылась, и к ним вышел длинноволосый писарь. Глядя на бумажку, которую он держал в руке, писарь начал торопливо выкрикивать номера.
Писарь называл номер, вперед выходил русский, татарин или башкир, говорил: «Я здесь!» — и исчезал в дверях красной избы.
Когда слово «девятнадцать» ударило в сердце Вахита, он вздрогнул, пролепетал по-русски: «Я здесь», — и перешагнул через порог страшной избы.
Парни раздевались в передней комнате, снимая с себя все, кроме нательной рубашки, и по одному входили в большой зал. Поняв, что ему не миновать того же, Вахит начал раздеваться, беспрестанно читая спасительные молитвы. Он сам поразился своей трусости, вспомнив, что только год назад храбрился, уподобляя себя «хазрету Гали».
Войдя в большой зал, он увидел двух рослых докторов в белых халатах; они осматривали какого-то парня, стоявшего на возвышении, измеряли рост, объем груди и, поворачиваясь к столу, говорили что-то по-русски. За столом сидело начальство — десять мужчин с медалями на груди. Один из них, сидевший посредине, показался Вахиту особенно страшным, подобно Салсалу. Вахиту казалось, что они вот-вот проглотят его.
После осмотра они коротко объявлял»:
— Здоров, принят! Или:
— Не годен!
Так решалась судьба каждого. Одни уходили испуганные, с бледными лицами, другие — обрадованные.
Вскоре и Вахита поставили на роковое возвышение. Он почувствовал себя отвратительно, задрожал и опустил голову, но один из докторов приподнял ее, взяв Вахита за подбородок. Он не имел уже своей воли и покорно стоял так, как приказывали. Его поворачивали из стороны в сторону, осмотрели, измерили грудь и сказали:
— Здоров, принят!
Вахит плохо понимал, что они говорят, и вопросительно огляделся вокруг. Кто-то отчетливо произнес по-татарски:
— Тебя призвали. Уходишь на царскую службу!
Услышав это, Вахит побледнел и забыл, что должен уйти из зала. Только после чьего-то окрика: «Выходи!» — он вышел в комнату, где лежала его одежда, и стал одеваться, поражаясь тому, что молитвы не послужили ему спасительным щитом и не обманули кяфиров.
В это время в комнату вошел и Махмут. На его торопливый вопрос: «Как дела?» — Вахит ответил очень грустно:
— Пропала голова…
Не в силах продолжать, он сокрушенно махнул рукой и опустил голову.