IV
Работы на прииске велись неустанно. Острые кирки, изготовленные на неведомых заводах, пожирали все более обширное пространство под землей. Камни и глина, миллиарды лет лежавшие без движения, подымались на поверхность — из них извлекали золото и куда-то отправляли его. Притупившиеся кирки через контору отсылались в кузницу. Все уставало, все требовало отдыха, и только рабочие упорно продолжали свое дело, разламывая камни и заставляя стираться железо. Их кровь пульсировала все медленнее, незаметно разъедались мышцы, ныли кости…
Если рабочий становился непригодным к тяжелому труду, его выбрасывали, как пустую породу, из которой уже вымыто золото. Немало рабочих гибло под обвалами… Место заболевших и тех, кто погибал в шахтах, занимали новые люди. Работа кипела непрерывно на каждой из шахт.
Долбя, словно дятлы, острыми кирками землю, забойщики в течение полутора-двух месяцев разработали вдоль и поперек нашу шахту. В подземелье торчали только нетронутые, оставленные для предупреждения обвала участки земли толщиной с большую печь, да бесчисленные бревенчатые подпорки. Работать стало довольно опасно.
Старик Сибгат, который много лет проработал на шахтах и почти превратился в подземного человека, предупреждал об опасности.
— Эта шахта с неделю проживет, — говорил он, покачивая головой. — Скоро она обвалится. Как бы только во время работы не стряслось это. Однажды, когда я поступил на N-ский прииск, обвалилась шахта. Много погибло людей. Трудно сказать, иная порода, хоть и не на чем держаться, не скоро обваливается. Иногда и заброшенные шахты долго стоят, не рушатся. А все-таки нужно быть осторожными, — заметил он в заключение. — Шахты сами никогда не оповещают о том, что они собираются обвалиться…
Между собой и при встречах со штейгером в шахте рабочие поговаривали о том, что работать стало опасно и всякий день может случиться обвал.
Но на тревогу забойщиков штейгер отвечал пренебрежительно:
— Да зачем ей сейчас обваливаться? Мы лучше вас знаем состояние почвы и слоев земли на этом участке. Здесь почва не песчаная, напрасно боитесь вы, трусы! — И штейгер только смеялся, похлопывая рабочих по плечу.
— А что, если обвал все-таки произойдет? — настаивали рабочие. — Мы будем раздавлены, как яйцо, на которое упала каменная глыба…
— Вы ведь не куриные яйца, а живые люди, — смеялся штейгер. — Разве можно, не окончив разработку, бросать такое богатое месторождение из-за боязни обвала? Скоро будут готовы новые шурфы, и мы перейдем туда.
Штейгер, казалось, был спокоен за судьбу шахты, хотя все мы заметили, что сам он стал все реже в ней появляться.
— А мы что же, должны жить в ожидании смерти, пока они будут готовы? — угрюмо отвечали рабочие. — Почему не переводите нас на соседние шахты?
— Значит, только и переводи вас с места на место, чтобы избавить от смерти?! Вы хотите, чтобы все время было легко и спокойно. Знаете, на чьи плечи это ляжет?
— Конечно, на наши, как всегда, на наши плечи.
— Ошибаетесь! — озлился штейгер. — Это ляжет на плечи хозяев, по воле которых ведутся работы.
— За счет кого они разбогатели? — раздался резкий голос откуда-то сбоку. — Разве миллионы валялись и они их подобрали?
Штейгер потерял самообладание и старался в полутьме шахты разглядеть лица рабочих, бросавших резкие реплики.
— Чтобы найти миллионы, тоже нужна голова, — сказал он. — Никто из вас не работает даром.
— Даром-то не заставите нас работать! Умные головы, чего захотели…
— Не мне одному говорите, — штейгер прибегнул к привычной уловке. — Есть управляющие, идите и говорите с ними!
— Ты всегда так хитришь: собака на собаку кивает, — а та — на свой хвост! Не велишь ли поехать в Оренбург и поговорить с самими баями?
— Как?! Я собака?! — заорал штейгер. — Выражайся осторожнее! Если вы не хотите работать, никто вас насильно не держит. Отправляйтесь на все четыре стороны…
— Захотим уйти — у тебя не спросим. Раз здесь опасно, нужно бросать.
— Ну и у вас правление не будет спрашивать, когда бросить шахту!
Подобные споры часто возникали между рабочими и штейгером. Но работа все еще не прекращалась. Некоторые отказались спускаться в эту шахту. Им не давали другой работы, и, получив со скандалом расчет, они уходили на другой прииск.
Сама природа разрешила этот затянувшийся на много дней и таивший смертельную опасность для рабочих спор.
Однажды утром, перед началом смены, в казарме стало известно об обвале шахты номер один. Несмотря на тысячи подпорок, шахта рухнула, превратив в щепу толстые бревна…
То, что шахта обвалилась ночью, для нас, рабочих, было великой радостью.
— Хорошо, что она, на наше счастье, обвалилась ночью, — повторял каждый. — Случись это во время работы, никому бы не остаться в живых.
— Мы давно предупреждали, что шахта обвалится. Но администрация не слушала нас.
— Заставить бы их поработать здесь! Пусть узнают, что это такое!
Часть рабочих оставалась в казарме без дела, часть была переведена на другие шурфы. Тем же, у кого, по мнению администрации, был «длинный язык» и охота «раздувать» этот «маленький конфликт», вовсе не дали работы, и они покинули прииск.
Среди уходивших с прииска были не только одинокие рабочие, без всякого груза, кроме дорожного мешка за спиной, но и семейные, с детьми и бедным, но обременительным домашним скарбом. Некоторые уехали на подводах, оплатив дорогу лишь до того места, куда позволял им карман. Иные же из семейных рабочих погрузили вещи в ручные тележки, усадили наверх малолетних детей, а ребят постарше решили вести за руки. Вот так, с тысячами трудностей, они собрались в дорогу. Лица рабочих были злые, суровые, жены их грустили по насиженному месту, а в глазах детей стояли слезы. Смотреть на них было очень тяжело.
Оставшиеся говорили своим товарищам:
— Если там, куда вы приедете, дела будут обстоять хорошо, напишите нам. И мы туда поедем.
— Ладно, хорошо, — отвечали рассчитанные рабочие, не зная, что ждет их впереди. — Только ведь неизвестно, куда мы поедем и найдется ли там работа.
Они толпой тихо тронулись с прииска по дороге, поднимающейся от шахты на холмы. Они шли медленно, часто останавливались, поправляли поклажу на маленьких тележках и снова двигались вперед.
В этот момент с холма послышался звон колокольчиков, а затем показалось несколько экипажей, запряженных тройками лошадей. Поднимая пыль, они мчались к прииску. Толпа рабочих едва успела раздаться в стороны и дать им дорогу.
Увидев, что шальные тройки, едва не налетая одна на другую, повернули к прииску, рабочие оживленно заговорили:
— Едут баи!
— Ну и лихо же они ездят!
— Лошадей-то своих кормят одним овсом.
— Если бы в наши карманы текло золото, как оно течет к ним, и мы ездили бы не хуже….
— Верно, это Шакир-абзый и Закир-абзый с женами и детьми…
Я понял, что приехали хозяева прииска.
Не сбавляя скорости, тройки въехали в ворота пустовавших зимой домов с зелеными крышами.
Рабочие с семьями снова вышли на дорогу, толкая впереди себя маленькие тележки. Они пошли своей дорогой, часто оглядываясь, и, наконец, скрылись из виду.
Старик Сибгат, стоявший рядом со мной, глубоко вздохнул и промолвил:
— Так! Так!..
Если из-за обвала шахты осталось без дела много рабочих — старожилов этого прииска, то понятно, что рассчитали и новичков, кто, подобно мне, работал под присмотром старых, опытных забойщиков.
Я тоже ходил несколько дней без дела. Но держался я бодро, — у меня не было семьи, которая ждала бы моего заработка и голодала бы, останься я без места хотя бы два-три дня. Если семейный рабочий лишается заработка, тяжелые последствия этого сказываются быстро. Их дети, подобно птенцам скворцов, ждущим с открытым ртом, когда родители принесут корм, не будут считаться с тем, что обвалилась шахта бая и нет работы. Пищу нужно добыть сегодня же и сегодня накормить их…
Через четыре дня нашлась и мне работа. Я нанялся качать воду для промывки породы на вашгердах. Воду приходилось накачивать из толстой железной трубы; в этой воде двое рабочих лопатами промывали золотой песок. Выкачка воды считалась тяжелым трудом, здесь большей частью работали мужчины. Песок же промывали женщины.
По берегу пруда выстроилось несколько десятков вашгердов. Тяжелый труд у вашгердов казался легким оттого, что работаешь наверху. Это во-первых. А во-вторых, здесь среди многих рабочих были и женщины. Казалось, что жизнь здесь так и кипит, но работа шла под строгим надзором. Нарядчики неотрывно следили за решетами вашгердов и за движениями рабочих. По-видимому, они боялись, как бы рабочие не взяли обнаруженный в песке самородок или золото, собирающееся вокруг ртути на вашгердах.
К рабочим нарядчики относились с недоверием. Лица у них всегда хмурые, и держатся они с рабочими недоступно. И все-таки здесь веселее, — есть женщины, они, несмотря на усталость, поют песни и перекидываются шутками между собой и даже с мужчинами.
Нарядчики обязаны были следить за ходом промывки и за тем, чтобы люди у вашгердов ни минуты не сидели без дела, за исключением времени, положенного на отдых. С приездом баев контроль усилился.
Под таким строгим присмотром работа шла непрерывно. И вдруг сегодня, когда работа так и кипела, кто-то крикнул:
— Баи идут!
Подняв головы, мы увидели, что от господских домов к нам медленно шли баи с управляющим.
По мере их приближения выражение лица нарядчика менялось, становилось все более трусливым и подобострастным. Дав рабочим приказание взглядом, он стал похаживать вокруг вашгердов, словно солдат, карауливший каторжную тюрьму. Всем своим видом выражал он рвение к службе и желание понравиться баям.
— Когда подойдут баи, ваши руки должны быть заняты делом. Они не на вас идут любоваться, а для осмотра работ, — сказал нарядчик и приказал сложить в кучу песок, сгруженный около вашгердов для промывки.
Понукаемые нарядчиком, рабочие трудились с особенным жаром.
Баи начали осмотр с другого конца пруда. Останавливаясь у каждого вашгерда, они о чем-то говорили с управляющим и медленно подвигались вперед. Прошло около часа, пока они добрались до нас.
В ожидании баев люди работали без перерыва, выбиваясь из сил. Руки устали, в глазах темнело. Сердце колотилось так сильно, что и дышать было трудно.
У нашего вашгерда баи остановились. Оказывается, нарядчик хорошо знал своих господ; они действительно смотрели только на работу, а не на тех, кто делал ее. Отдав честь баям, нарядчик замер, как человек, готовый рапортовать. Он почему-то принял вид провинившегося человека, и, словно желая показать, что отменно исполнял свои обязанности, сначала обвел нас строгим взглядом, затем поднял глаза на баев.
Баи ответили нарядчику легким кивком и не сказали ни слова рабочим, словно нас здесь вовсе и не было.
У обоих баев были почти одинаковые фигуры, оба рослые и статные, как пара холеных скакунов. Черные пышные усы украшали их полные лица и словно тоже подчеркивали, что их обладатели — баи. Да и лица у них неприветливые, хмурые, и держатся оба высокомерно.
Хотя они были в европейской одежде, но на головы напялили черные тюбетейки, желая показать, что они татары и не изменили мусульманской вере. Стройные, как свечи, фигуры их говорили о том, что они никогда не сгибались под тяжестью работы.
В присутствии баев нельзя было приостановить работу, она шла быстрее обычного. Смешанная с мелкими камешками глина с грохотом промывалась на железном решете и выбрасывалась в сторону.
Хотя баи и видели, что женщины надрываются у вашгердов и пот градом катится по изможденным лицам, в их глазах не появилось и следа сочувствия, словно не от них зависело приостановить работу и помочь изнемогающим женщинам. При баях на рабочих давила какая-то недобрая, гнетущая сила, как будто они были в долгу перед этими сытыми, равнодушными людьми, и каждый трудился с особым усердием.
А в душе было одно желание: чтобы баи поскорей убрались и можно было бы дать отдых рукам, работавшим много часов без перерыва… Но баи будто не замечали, что рабочие чуть не падали с ног, а если и замечали, то, по-видимому, находили это в порядке вещей.
Баи еще стояли около нас, когда со стороны домов с зелеными крышами прибежали, словно бабочки, порхающие с цветка на цветок, две девочки, лет восьми-десяти, одетые по-летнему.
Лица баев прояснились. Ласкаясь, дети прильнули к одному из них, к отцу. Он ласково погладил их по спине и по волосам с завязанными красными бантами.
— Мои соловушки, разве можно ходить здесь по грязи? Да и солнце печет, у вас может сделаться солнечный удар! Зачем вы сюда пришли?
— Мама ждет вас…
— Хорошо, мы сейчас.
Он вынул из бокового кармана золотые часы, и, взглянув на них, сказал что-то брату. После этого они медленно пошли по направлению к дому.
По мере того как удалялись баи, каждый, прекратив работу, стал разминать уставшие руки, потряхивая ими.
Тут же уселись отдыхать. Курильщики свертывали «козьи ножки», насыпали махорку. Кто-то сказал:
— Видели вот? Они и есть наши баи. Того, кто стоял здесь и посмотрел на золотые часы, зовут Закиром. Другой, отец девочек, — Шакир-абзый…
Один из приисковых новичков заметил:
— Ну и гордо же держат себя! Я еще не видывал таких грубиянов. На руднике «Иваново» хозяин здоровался хоть кивком головы. А эти и не вспомнили, что мы здесь стоим. Лопнешь от злости!
— Думаешь, удивишь их тем, что лопнешь? — насмешливо сказал молодой черноглазый парень. — В прошлом году, когда дядя Вали погиб под обвалом, они и бровью не повели. Его жена с двумя малышами ушла в деревню пешком, а ведь ей предстояло пройти триста верст! Если бы в сердце баев было сострадание, они помогли бы ей. Как подумаешь об этом, черт возьми, с сердцем делается что-то неладное!
С этими словами он злобно швырнул окурок. Стоявший рядом приземистый седоватый рабочий возразил спокойным голосом:
— Нет, парень! Или нам счастья нет, или все оттого, что мы чего-то не понимаем, вот и подметают нами, как вениками, сор. А они приезжают сюда раз в год и ровно сыр в масле катаются.
— Что ты толкуешь тут о счастье? — сказал парень, швырнувший окурок. — Никто это счастье тебе в руки не сунет. Самому нужно его найти. В прошлом году, помнишь, тот рослый парень, который хорошо говорил по-русски, рассказывал нам… — И он хотел было напомнить им что-то, но товарищ перебил его, кивнув в сторону нарядчика:
— Он держит ухо востро и хорошо понимает наш язык. Будь осторожен! Говорят, что того паренька он-то и загубил.
— Нашел кого бояться! — ответил парень, сжимая кулаки. — Пусть только он привяжется ко мне!
— Он и не посмотрит в твою сторону, а просто донесет, куда надо.
— Ну и пусть доносит! Ткнут куда-нибудь на такую же работу, а мне один черт, что на том, что на этом свете!
Нарядчик, посмотрев на часы, крикнул злым фальцетом:
— Ну, ребята, разговорам не будет конца! Приступайте к работе!
Увидев, что некоторые рабочие все еще медлят, он злобно зарычал:
— Что вы там сидите, будто на спины вам повесили камни? Вы думаете, что пришли сюда разговоры вести и умничать?
После этих слов нарядчика приступили к работе все. Кое-кто, уже сгибаясь над вашгердом, пытался спорить. Но спор вскоре утих, и работа пошла по-прежнему. Нарядчик, с мрачным видом покручивая огромные, топорщившиеся усы, стал снова похаживать вокруг вашгердов.
Нарядчик был зол не только сегодня, он всегда злой. Он сердит на всех рабочих. Всякий раз, когда возникал скандал с ними, он, покручивая стоявшие торчком усы, начинал, как хищник похаживать взад и вперед. Должно быть, за это качество его и любили баи и управляющие…
Неожиданно на прииск «Восьмой» прибыли три шакирда, учившиеся в нашем медресе в Троицке. Оказалось, что они уже побывали на нескольких приисках, зарабатывали кое-как на пропитание и дорогу и снова уходили на поиски лучшего места. Наконец, забрели сюда.
Их приезд обрадовал меня. Они не захотели жить летом в мрачных казармах и, по примеру других сезонников, поставили палатки на траве, за казармами, и поселились там. Они и меня позвали к себе. Я рассчитался со стариком Сибгатом и перешел в палатку к товарищам по медресе. Жить в поставленных на зеленой траве, стройных, как лебеди, белых палатках было, конечно, весело.
Мои товарищи башкиры были родом из деревень, расположенных в горах Ирандек, в Зилаирском кантоне. Оттуда они поехали учиться в Троицк. В нынешнем году они не вернулись в свои деревни, а решили устроиться на прииск.
Теперь у нас началась общая жизнь. Один из нас по очереди оставался в палатке за повара, остальные уходили на шахту. Когда не было работы, отправлялись к грудам промытой породы, искать самородки, и, устав от бесплодных поисков, до ночи гуляли в степи.
У нас было много таких свободных дней.
Файзулла, один из моих соучеников, мастерски играл на курае. Он достал где-то курай, чтобы отвлечься от скуки и безделья. Файзулла играл, прикрыв верхней губой отверстие курая, и при этом его зубы забавно подрагивали. Под его аккомпанемент Шакир пел песню «Ирандек» и многие другие. Глубоко задумавшись, слушали мы игру на курае и песни. Они оживляли все вокруг нашей палатки. Очень скоро у нашей палатки стали собираться приисковые рабочие, мужчины и женщины. Эти вечерние сборища приносили радость и нам и многочисленным слушателям.